Сашка расстегнул ножны и достал из них то, что показалось ему удлиненным ножом. Рукоять была удобной, с выемками под пальцы, а лезвие широким, но довольно тонким, длиной сантиметров тридцать, чуть закругленным. Сталь не блестела и была почти черная.
— Мачете. Марка «Ка-Бар». Вообще, это не оружие, — объяснил Мищенко, закуривая трубку, которую до этого старательно набивал. — Это нож для рубки тростника. Но раз человек — это думающий о себе тростник, то мачете и для него сгодится… Можно и сучьев нарубить, и колышки обстрогать, и тушку разделать. А для боя… эта штука годится с трудом. Хорошо если противник один — его можно, как курицу, зарезать. Или без конечности оставить. Но это, если хорошо наточить и если силенки есть. Минус — равновесие трудно держать… баланса нету. И после сильного замаха тебя занесет — мама-не-горюй. Придется плясать, уворачиваться, как зайчик, если враг не один. А это не по мне. Мне пером сподручнее. Насадил одного, полоснул другого — повернулся к третьему. Лучше ножа ничего быть не может. Да и как инструмент нож удобнее в связке с топориком. А топориком тоже можно уконтрапупить между глаз.
В свое время Евгений Саныч учил и Младшего, и других ребят технике боя. Недолго учил — месяца четыре, потом у него случился запой, когда он вышел из него, то уехал с охотничьей партией надолго за шкурами, а вернувшись уже, наверно, и забыл про своих подопечных. Но успел натаскать и в рукопашном, и в ножевом, и даже немного стрелять научил, руку правильно держать, глазом правильно целиться. Ошибки показывал. Учил жестко и даже жестоко — с синяками, шишками и матерками. Но научил даже тому, как выбивать направленную на тебя пушку… и многим другим приемчикам. Жаль — бросил это дело.
— С-басибо, — Александр поблагодарил за подарок и убрал вещь в ножны. Как нарочно, у него заложило нос.
Махать этой штукой здесь ему показалось несолидным. Дома опробует. Хотя отец будет хохотать, говоря, что он насмотрелся кино про уродливого индейца из Мексики с такой же острой штукой. Самому отцу такие фильмы ой как нравились. Сильнее нравилась только Тарантина.
— А про радио вы не забыли?
— Какое еще радио? — грубо буркнул Пустырник. — Радиолу тебе, что ли, отдать, диско танцевать под нее будешь?
Но тут же хлопнул Сашку по плечу:
— Да не ссы ты. Я шутю. Отдам, так уж и быть эту рухлядь с антенной. Мне все равно не с кем разговаривать. Я больше слушаю по диапазонам… Не так, как твой дед, который передачи из Астралии ловит. А я с ближним прицелом. Слежу, ни ходит ли кто у нас тут вокруг. Если батя твой такой умный, пусть сам и следит. Мне вообще с нашим вождем перетереть за жизнь надо. Приду к нему седня, когда медведя завалю.
В ответ на удивленный взгляд Сашки он пояснил:
— А ты это… езжай уже. Туча идет, гроза может быть. И осторожнее будь. Недавно в районе церкви дед Семен видел косолапого, когда за грибами ходил. Шатается от храма до магазина "Корвет". Да не Семен, он трезвый. Мишка шатается. Кровь с него каплет, скорее всего — подранок. Никто из наших там не был. Видать, киселевцы подстрелили. Сколько им говорили, не ходить в нашу территорию. Своей, что ли, мало? Хорошо еще, что не подрал никого — ни человека, ни скотину. Жахну его, будет мясо в дорогу. Лапы особенно люблю.
Вот это да! Это всего километр от того места, где он проезжал час назад. Вот тебе и риск. От одного запаха такой зверюги лошадь могла бы и разум потерять и побежать сломя голову. Но почему-то таких приключений Сашке совсем не хотелось.
Впрочем, Пустырник был не глупее:
— Возвращайся другой дорогой. Это не шутки. Я их полсотни завалил, но не умеючи можно весь магазин твоей «погремушки» выпустить и только разозлить. Ехай в объезд. Где раньше тридцать второй автобус ходил.
В ответ на непонимающий взгляд Младшего он усмехнулся:
— Это старикан мой так шутил. Постоянно про автобусы да про трамваи. Раньше у многих машины были, но он был беден, у него не было. Но ему на это было наплевать. Он себя и так уважал, без понтов. Ты это… езжай по Обручева, не сворачивая, и до рынка на Крупской. Туда медведь вряд ли пойдет. Даже раненый.
Храм был большим кирпичным домом с обвалившимся куполом. Дед рассказывал, что раньше тут было место, где поклонялись богу. Стены и потолок были до сих пор расписаны изображениями людей в диковинной одежде, странными и незнакомыми сюжетами. Люди были плоские, будто у них не было объема — Сашка сам так рисовал, когда маленький был. Они сильно пострадали от пожара и сырости, но некоторые еще можно было разобрать. Были там и ангелы с крыльями, и люди со светящимися обручами вокруг голов.
В Заринске богу до сих пор поклонялись, и специальные люди в черных и вышитых золотом одеждах проводили обряды. А здесь в Прокопе в доме бога только плели свою паутину черные пауки да на крыше среди перекрытий на месте свалившегося купола вили гнезда черные вороны.
Сам Сашка, как и все у них в городе, в единого бога не верил, но и в человекоподобных божков тоже. Слово «бог» в его речи по привычке фигурировало. Но он понимал под этим некую субстанцию, пронизывающую все и вся. Догматы о двойственной или тройственной природе были для его восприятия неподъемны. Конечно, он не был материалистом и был далек от научной картины мира. Верил, что существует нечто, субстанция, которую нельзя увидеть глазами. Но идея высшего существа, которое за всеми следит и всех судит — не очень укладывалась ему в голову. Как и другим.
Может, потому что в реальной жизни селяне не видели той иерархии, которая была хотя бы в их столице. Правитель был далеко, он был, скорее, природным явлением, как дождь, который может помочь, а может и навредить, но никак не отцом и не судией.
Понимая это, всю церковную атрибутику, которая пережила Войну, Ночь и Зиму, товарищ Богданов из Прокопы вывез на большом фургоне в Заринск, в тамошний храм Новомучеников Русских к степенному бородатому священнику отцу Михаилу. Как бы показывая, что в столице и религия, и ее реликвии более к месту.
У калитки, ведущей к палисаднику и огороду, Младший заметил компостную яму. Там лежал сверху подгнивший кочан капусты, источенный гусеницами. Примеряясь, он провел вдоль него лезвием своего нового оружия, а потом одним ударом разрубил кочан пополам. Вытер сталь от слизи и гнили тряпкой, висевшей рядом на заборе.
— Вот так убивает мачете! И так будет с каждым.
Назад Сашка мчался с ветерком. То ли потому, что заставлял лошадку прибавить скорости, то ли потому, что к погода к вечеру решила испортиться и дуло с каждым пройденным километром все сильнее.
На брезент рядом с собой он положил ружье, четыре патрона были в магазине и один в стволе. Мачете висело на боку. Будь оно чуть длиннее, било бы по ногам, но так как он был высок, носить его было довольно удобно.
За каждым камнем ему мерещилась черная, здоровенная медвежья башка, в которую он был готов всадить пулю, а может, и две.
Глава 4. Шахта
Но обошлось. Вскоре он уже подъезжал к Депо. Караульные не сидели в будке, а, надвинув капюшоны, прохаживались перед воротами. Уж не отец ли устроил им выволочку?
Хотя какой смысл был в воротах, если ограждения вокруг почти не осталось? Разве что выезжать через них удобнее.
Сосед-пенсионер помахал ему рукой и придержал ворота.
Смешная штука — привычка. Пенсии вон сколько лет никто не платит, а слово осталось, и пожилых, зажившихся на свете, так называли.
Старый Мельниченко с помощниками как раз устраивали перекур, разложив снедь на выцветшей клеенке, пили из алюминиевых кружек. Сашку пригласили — ясно, из вежливости, но он отказался. Известно, что дед Федор хоть и зажиточен, но прижимист. Да и знал, что парень ни в чем не нуждается.
Сославшись на то, что отец велел ему поторапливаться, он не стал разгружать с ними телегу, а просто сдал кобылу на руки конюхам, которые, поворчав, начали ее распрягать, пока Федор, матеря сквозь зубы и Пустырника, и Сашку, и «вождя краснокожих», ходил за ключом и отпирал общинный склад.